- Ты разочаровал не меня, ты разочаровал светлого в себе....

Да, светлые так не поступают и так далее. Маркус согласен.
Он всё понимает.
Не так. Он всё понял.
У него есть совесть. И оказывается, есть чувства сильнее, чем он бы хотел.
А вместе со совестью, болью и стыдом, этим миксом, что отпечатается и будет жить в нём до самых последних дней и мгновений, пробуждается ярость.
Полновесная, не сбиваемая виски, раззадориваемая реакцией отца.

Он не светлый. Он не светлый.

Растили, как светлого, родился у светлых, но какой-то винтик забыли прикрутить, когда отправляли его в этот мир. И дело не в "проводнике", он-то был светлым...
Что должно было быть написано в его личной книжке " Всё равно произойдёт, что бы не делал"?

/У меня не тот уже возраст, чтобы искать себя. Значит, в чём-то лгал самому себе./

На деле, проще сказать - я лгал потому, что меня этому научили. Я хотел видеть себя таким, каким хотели видеть меня.

***

- Ты не лис. - говорит Маркус, в полушуточном подколе. А если без шуток, то у него есть своя причина метать такие дротики в цель. - у тебя в роду были волки?

Такое обычно говорит Лонарган. Говорит, когда недовольна Эльфгаром. Кривит губы перед этим.
Это предупреждающий знак мужу, чтобы молчал и просто слушал.
Он слушает.
Молчит.

- Всё может быть, - туманно отвечает Эльфгар сыну. Ах эта интрига с предками!
Маркус, я так тебе всё не расскажу.
Может были волки в моём роду, очень близко были. Поэтому я чувствую своих детей лучше.
А может просто... Просто я такой, сын, не объяснить. Не поймёшь.
- А ты не светлый.
Эльфгар парирует в ответ.

Шуточная пикировка, да?

И ведь шуточная. Никакого укора Эльфгару нет, никакой тени на произошедшее с Владой и Маркусом.

Только дротик хорош. Он острый, крепко и глубоко входит, не выдрать и не отмахнуться от этой занозы.

- Хорошо, перейду к тёмным.

Ответ Маркус закрывает виски. Ему становится легче.
А в самом деле, почему нет?
А в самом деле... Маркус, ты ведь думал об этом, да?

Шуточная пикировка с глубоким смыслом. Смысл слов одного не чувствуется другим.

- Тебе не понравится руководство, - отвечает Эльфгар. Он улыбается. И в самом деле считает это просто отшучиванием.
Он рад, что тема происхождения закрылась.
- С твоим-то характером.

Маркус не настаивает.
- Нейтральная сторона - наше всё. - сообщает он, не задумываясь.
И вот оно. Попадание для него. Всё равно тёмные и светлые потеряли для Маркуса едкое различие.
Он даже может сказать когда. И был бы более едким, то с сарказмом отмечал бы день рождения такого чувства каждый год.

- Хочешь быть вне закона? Ну-ну.

***

- Луиза?

Ему нравится это имя. Ему нравится, как оно звучит, когда он окликает свою жену. А ему нравится, когда он так её зовёт.
Почему-то именно в то, как они звали друг друга, они вкладывали свои чувства. Не в повседневные дела, заключавшие в себя и заботу друг о друге, а именно в имя.

Лонарган улыбается.
Подсаживается ближе, прислоняется к его плечу своим.
И нет той кучи из веков, лет, часов, минут и секунд, что составляет для человека или фэйри время. Этого сейчас нету между ними.

Татуировка верности каждого из них - чувствуется сейчас на коже очень хорошо.

- Ты ещё ненавидишь меня? - спрашивает Эльфгар, забирая её руку в свою, сразу кладя пальцы на тонкую кожу запястья, на вену, где бьётся пульс.

Вопрос длиной в века, ответ на него так и не был получен. И не поднимался он давно.

Но просто когда-то очень давно Лонарган, формально, сменила сторону, перекроив свою жизнь заново.
И потеряв всё. Разом.

- Нет. Больше нет, Эдгар.

***

- Ты ведь это не серьёзно? Чёрт. Нет. Серьёзно.

В чашках Маркуса, Ллевелис и Ллида остывает чай.
Всем троим он показался горьким сразу после того, как Маркус высказал своё желание.

- Маркус?

- Безумие, какой в этом смысл?

- Маркус, у меня будет брат-тёмный?

- Или брат нейтральный.

Шелест, шелест голосов. Маркус закутан в нём, как в коконе. Слова сплетаются, а Ллевелис и Ллид похожи в своём непонимании происходящего. Они спрашивают, волнуются.
Не зря Маркус выбрал сначала их для разговора.
/Отец воспримет это куда сложнее. Да и мама тоже./- думает Маркус. Брат и сестра говорят практически то же самое, но вслух.

И никто из них так и не знал и не знает, что их мать сама сменила сторону ради одного кицунэ.

Повторение семейной истории, ну почти.
С тем отличием, что Маркус не уходит ни к кому, ему не к кому уходить.

***

- Неважно, что я думаю сейчас, неважно, как относится к этому наща семья или те, кто её знают. Я приведу этого ребёнка, он будет отмечен так, как полагается, он будет под моей защитой, вне зависимости, какое будет отношение к ребёнку от остальных. Тебе не надо волноваться сейчас ни о чём.

Он не уходит. Это поворотный момент. Не время для новых ударов на семью, сейчас самое главное сохранить то, что есть. А с собой он разберётся позже...
Всё равно о его желании знали только сестра с братом.
/Нет разницы между светлыми и тёмными. Для меня теперь это всё формальность./
На этом Маркус успокаивается.
Но успокаивается лишь пока.

Шёлк.
Мои запястья обжимаются холодными и плотными браслетами. Крепко, сильно. До боли. Размер не подходящ -  у меня запястья тонкие, я помню.
Толчок в спину.
Попали в какую-то болевую точку. Мне больно.
- Осторожнее. -  говорю я, разжимая пальцы и снова их сжимая -  руки за спиной затекают. Пальцы будто надуваются кровью и по ощущениям -  становятся кровяными сосисками.
- Да какая уже тебе разница? -  отвечают мне грубо с презрением. Снова толчок в спину. Пальцы немеют. В душе, кажется, ничего не осталось, но сопровождающий в чём-то прав. Ведь через маленькое количество времени мне станет действительно всё равно.
Скрип.
Сухой и резкий врывается мне в уши и мне впервые становятся страшно. Прощай.
Я выхожу из темноты на свет, растерянно моргаю. Позади темнота, впереди всё слишком ярко и глаза слезятся. Чтобы не смотреть вперёд -  ведь впереди ещё и неизвестность  - я опускаю глаза.
Под ногами серая кафельная плитка -  откуда? Мои руки тоже кажутся серыми.
На серой коже выделяется яркая кровь и порезы. Ссадины, царапины по всей поверхности, а на венах.... Я пытался перерезать себе вены? Чем? Ложкой? Зубами? И почему это не закрыто бинтами?
Но  первый разрез по венам идёт в точь-в-точь по старому разрезу. На другой руке уже конечно всё иначе, но я в растерянности останавливаюcm, смотрю на эти разрезы.
Голова кружится.
Перед глазами пляшут мушки.
Кажется, я потерял много крови, но когда успел -  я не помню.
От следущего толчка я едва не падаю, но иду в своих наручниках дальше. Прощай.
Поскорее бы уже всё кончилось. Будет больно, но всё кончится  и память сотрётся. Я ничто. Я один из тысячи серых мышей, которая стала белой только потому что она сейчас она  в тесных до ужаса наручниках, её проводят по серому кафелю.
Пальцы холодеют, запястям становятся жарко и кажется кровь снова течёт. Так, начинает. И снова темнота.
И наконец, меня выводят наружу. При таких случаях в фильмах обычно есть только два варианта. Или ярко светит солнце и жертва начинает думать как она зря прожгла свою жизнь. Или же всё очень тихо. Небо серо и свинцовый дождь. А на фоне звучит заунывная музыка, добавляя новых красок, оттенков серого в этот чёртов анст.
А, да.
Жизнь -  не фильм. Ветрено, но дождя нет. И даже не жарко, какая-то тухлая смесь.
А ангстовой музыкой в  этом будет мой приговор и моё имя, отчеканенное холодным голосом.
Кровь с запястий течёт и обагряет пальцы. Может я истеку кровью до того как всё свершится?
Всё вокруг серое. Все в сером, даже я. Почему не в оранжевом? Не знаю, но чувствую даже в могиле я буду в сером.
На похоронах ничего не будет звучать, а я так бы хотел "Us" из "500 Days Of Summer". Там потрясающая фортепианная партия, я знаю. Я играл сам. Играл.
Не люблю ожидание.
Небольшая группка людей с оружием. Пришли на помин моей души. Они заберут тело, но душу будут провожать в мыслях. Все бояться смерти, даже я. Каждый иногда задумывается, что помимо тела ещё что-то есть. И я тоже в это верю.
Остановка. Меня оставляют в наручниках.
Команда.
Я даже не успеваю приготовиться, как руки и грудь что-то обжигает и кровь, радуясь, течёт по телу. Я прикусываю губу, едва ли не прокусываю, чтобы не закричать. Я не понимаю зачем меня заставляют мучаться все бесконечные секунды, почему не убьют сразу как должно?
Я не привыкну к такой боли. Это не боль в ободранных коленках при которой нельзя плакать.
Сейчас мне можно всё. И я плачу, не позволяя дёрнутся ни единому мускулу на своём лице.
Как я ещё держусь на ногах?
Она - красавица. Ярко-рыжее пламя. Я умудряюсь ещё как-то улыбнуться, потому что не могу этого не сделать, хотя у неё в руках моя смерть и она мне её принесёт. Может потому я и улыбаюсь Лане? А потом опускаю взгляд, закрываю глаза. Я не хочу видеть в её глазах ту же злобу и презрение что в глазах остальных. Я такого не выдержу, как и не смогу защититься от неё силой.
Перед тем как всё кончается я успеваю в последний раз вздохнуть и выдохнуть.